Гридень махнул, указывая на телеги, что медленно тащились за дружиной.

На негнущихся, деревянных ногах пошла в ту сторону.

На последней, с краю, завёрнутый в плащ, лежал старый воин. Морщины его разгладились, лик Могуты был спокоен и безмятежен, словно отдал он все долги своей жизни и теперь отдыхает от безмерных трудов. Прижала я к своему лицу тёплую руку воеводы, лишь сейчас понимая, как дорог мне суровый дядька, когда-то спасший меня. Единственный человек, кто стал для меня родным в этом чужом мире. Слёзы навернулись на глаза. Закутав Могуту плотнее в плащ, я так и дошла рядом с ним до дружинной избы. Гридни аккуратно перенесли воеводу в одну из горниц. Я велела кликнуть Дану, боясь даже отойти от дядьки.

В комнату вошла запыхавшаяся ключница, раны воеводы уже осторожно промыли, и сейчас я накладывала бинты.

Дана осмотрела воина, лик её подёрнулся грустью, но сказала она иное:

- Твои задумки с сумкой и целебными настойками помогли ему выдержать путь до дома, на всё остальное воля богов, - старушка ласково погладила меня по плечам, - матушка твоя вернулась, шла бы ты к ней.

- Нет, - я оглянулась на ключницу, - или забыла ты, что спас меня дядька от гибели, когда ворвались в город печенеги? Не могу сейчас оставить его. Передай матушке, пусть не гневается на меня. Ей тоже отдохнуть надо, много пережила она в плену у хана, пусть отогреется душа её в родных стенах.

- Твоя воля, княгинюшка, - еле слышно проговорила Дана и тихонько вышла.

Всю ночь я не смыкала глаз. У воеводы поднялся жар, мокрая тряпица, что накладывала ему на лоб, быстро высыхала. Позже чернавка принесла от Даны отвары для Могуты. Промакивая ими губы воеводы, надеялась, что помогут они. Напоить сейчас его не было возможности, воин не приходил в себя – слишком много крови потеряно, слишком много времени прошло после ранения.

Лишь под утро, когда у раненого чуток спал жар, уснула я, облокотившись на полати (прим. автора – деревянная лежанка для сна).

Разбудила меня рука, лёгшая на затылок. Встрепенувшись, протёрла сонные глаза - Могута очнулся и ласково на меня смотрел.

- Подай водицы мне, Настенька, - негромко попросил он, было заметно, с каким трудом ему давалось каждое слово.

Напоив его уже остывшим отваром, ощупала лоб советника, жар немного отступил. Воевода снова прикрыл глаза.

- Совсем извела себя, Настенька, ступай, и не такие раны пережил я, - чуть слышно прошептал он.

Положив на лоб смоченную колодезной студёной водой тряпицу, ласково погладила седые волосы воина:

- Спи, дядька, не тревожься обо мне.

Мерное дыхание раненого успокаивало, хотелось верить в лучшее. Скрипнула дверь, на пороге показалась Милава:

- Доченька, ну что же ты так изводишься? - она подошла, положив ладони мне на плечи, - иди отдохни. Хочешь, я побуду здесь, пригляжу за ним?

Не ждала я встречи с княгиней, не знала даже, что отвечать. Как обращалась к ней дочь? Как называла ласково? Смотрела в глаза Милавы, что испытующе глядели на меня, и думала, что сказать.

- Всё хорошо, матушка, только позволь мне побыть здесь.

Мать немного отступила:

- Повзрослела ты сильно, Настасья. Уже и не девица, а настоящая княгиня. Наслышана я о твоих подвигах, батюшка гордился бы тобой, - на глазах Милавы блеснули слёзы, дрогнули губы, - жаль, не дожил он до этой минуты.

Я сжала её ладони:

- Мне тоже жаль. Заботилась я о Веже, как могла, сколько разумения достало. Теперь вернулась настоящая княгиня, тебе и править здесь.

- Нет, что ты! - отмахнулась Милава, - хватит с меня. Полюбили тебя люди, освободила ты их от Илдея.

- Не я, дружина верная.

- Пустое, - отмахнулась матушка, - любой дружине князь надобен, что рассудит, когда в бой идти, а когда и переждать. Да как город лучше оборонить. И всё же, - чуть отступив, княгиня изучающе смотрела на меня, - как изменилась ты дочка, словно не месяцы меня не было, а годы пролетели, - поцеловав меня в лоб, Милава вышла из горницы.

Я присела на лавку и задумалась, схлынул первый страх, на смену ему пришло хладнокровие.

Надо расспросить потихоньку Алёнку, как мы общались с Милавой, может, были между нами споры?

В последнее время стала подмечать, что появились во мне эмоции, раньше несвойственные. Хоть и любила я оружие, но сама воинственностью и жестокостью никогда не отличалась. Вспомнила осаду, как раздирала грудь, клокочущая внутри ярость, казалось, попадись навстречу враг и, не моргнув глазом, кинусь на него с одной лишь целью – убить. И допрос у Мокши не давал мне покоя: ведь я на самом деле хотела отправить его в лес и привязать к дереву, не пожалела бы о своём решении. Помню холодную злость, что ледяной рукой сковала моё сердце и разум. Дар ли это богов или проклятие? Словно и не я, а кто-то сильный, категоричный и могущественный принимал жёсткие решения, а порой даже жестокие.

Подняв глаза к потолку, мысленно вопросила: что угодно вам, неведомые боги? Для какой судьбы перенесли вы меня в этот мир или миссия выполнена, и дни мои сочтены?

Глава 23

Я так и не вернулась в свою светлицу. Алёнка принесла мне поесть и осталась, отказавшись возвращаться в палаты. Её помощь пришлась кстати - бойкая девчонка носила воду и отвары, чистую ткань для омовений.

Вызвала из Вежи знахарок, те осмотрели воина, покачали головами и посоветовали омывать тело целительскими настойками и отбыли восвояси.

А ближе к обеду Могута наконец-то открыл глаза:

- Настенька, - взор воеводы был ясным, лишь в груди раздавалось непонятное сипение, - вели принести мне кожи (прим. автора – особо выделанная телячья кожа для письма, аналог пергамента), напишу я пару весточек. - Голос его звучал сипло, видно, что каждое слово воину давалось с трудом. Лицо заливали крупные капли пота.

- Полежал бы ты, дядька, успеется.

- Нет, должен я оповестить Ярополка, что случилось в Веже. Ты грамоту Мокши отошли, моя следом пойдёт, пусть князь знает, кому можно верить.

Отправив Алёнку за всем необходимым, принялась хлопотать над воеводой, попутно рассказывая, как окончился бой, что вернулась Милава, живы все дружинники, хотя есть и тяжело раненные.

Могута взял меня за руку:

- Настасьюшка, позови мне свою матушку. Не ранена она?

- Нет, всё хорошо.

- Зови её скорей, надо мне с ней перемолвиться.

За княгиней отправила Алёнку, что раздобыла уже всё нужное для письма. Вскоре раздались лёгкие шаги и в горницу вошла Милава:

- Ты звала меня, доченька? - она ласково обняла меня.

- Да, матушка, дядька хотел поговорить с тобой.

Милава перевела взгляд на Могуту, подошла к кровати, коснулась рукой его лба и нахмурилась:

- Друг мой, не желают затягиваться твои раны. Желя, сказали, мертва, а ведовством, кроме неё, более никто в округе не владеет. Только Дана осталась, сведущая в травничестве. Несколько знахарок в городе, но и те ничем помочь не смогли, - всё как есть, сказала Милава. - Лихорадка у тебя сильная.

- Ступай, Настенька, - словно и не услышал Могута этих печальных слов, обратился ко мне, - побеседуем мы с матушкой твоей, пока силы меня не оставили.

Я молча кивнула и вышла из комнаты, отправившись к Дане. Нашла ключницу в палатах.

- Дана, а точно в городе, али где в округе, нет того, кто смог бы помочь Могуте?

Старушка покачала головой:

- Никого нет. Княгинюшка, я тоже кое-что разумею, рана воеводы опасна и, сдаётся мне, недолго ему осталось.

Я лишь зло поджала губы, и, поблагодарив за ответ, вышла во двор. Схожу-ка за нашими чудодейственными бинтами, попрошу девушек и с отварами помочь, хорошо они усвоили уроки старой ключницы, сами справлялись, без её наставлений.

***

Могута Мстиславович

Воевода чувствовал, что настали его последние часы. Воздух с трудом прокладывал путь в грудь, каждый вдох стоил невероятных усилий, тело горело огнём, силы по капле покидали бренное тело.